Тоска по тебе становится острее с каждым часом.
Тоска по тому миру, что инкапсулируется в пространстве, когда мы оказываемся рядом.
Контур мира туго повторяет два наших тела идущие-сидящие-лежащие-летящие рядом.
Там, в этом мире, действуют иные законы притяженья, иной состав воздуха, иное течение времени.
Там перестаю ощущать бремя себя и бремя жизни.
Твое тело становится моим космосом, твои слова - моей пищей, твои мысли - моей кровью.
Или по-другому: твое тело становится моим путем, моим способом познания, твои слова - моим воздухом, твои мысли - моими крыльями.
Любовь? Это слово - всего лишь шифр для обозначения невыразимого.
Любовь - чуть ли не единственный стоящий способ жить.
Унылую смысловую решетку жизни лучше всего наполнить любовными трудами, любовными мучениями и причинением этих мучений, и прояснением болючих непониманий, и умиранием от ревности, и воскрешением от заверений в твоей единственности, значимости, любимости.
Думаешь, я не понимаю громадности твоей любви?
Думаешь, не вижу, как она порой раздавливает тебя?
Я ли не спешу на помощь, откликаясь на самый малый и робкий твой призыв, неся с собой хлеб, и елей, и вино, чтобы отпраздновать каждый миг рядом?
Все мое существо теперь запитано на твою любовь, и я завишу от тебя, в том, чтобы не случалось замыканий в этой цепи.
Когда ты сходишь с орбиты терпения, меня бьет разрядами, сильнейшими болючими разрядами, и, питавшая меня любовь вдруг обращается в смертельную угрозу.
И я ненавижу тебя в такие моменты. Ненавижу за каждый миг, что мог бы рождать острейшую звенящую радость, но из-за твоего невольного предательства несет злую ледяную боль.
Криоумерщвление сердца.
Вязкая мерзлая кровь темна и льдиста как смородиновый фруктовый лед.
И если ее лизнуть, то немеет язык, и ему уже не выговорить правильно слова заговора, снимающего заклятие любовной ненависти.
Язык пытается изогнуться, извернуться, лишь бы выговорить нужные слова, но получается нечто иное, бессильное, раненое.

* * *
Дерзки мы, в своем порыве усмирить стихию любви.
Дерзки, ибо думали, что можно вплести ее в жизнь тайным узором, и укрываться на чужих полях под походным шатром-невидимкой.
А она просвечивает сквозь умолчания.
А она прорывается сквозь белую кожу зелеными побегами с белыми цветами, и можно притвориться, что ты несешь букет, но если отъять «букет» от себя, то кровь торопливо закаплет и выдаст тебя все равно.
Мы как глупые дети, поем друг другу печальные песни и плачем, и думаем, что никому не видны наши слизанные слёзы.