оспаривающие очевидное лишь потому, что это знание им дискомфортно, приносят лишь чувство брезгливости, всегда возникающее при виде какой-нибудь скользкой изворотливой твари.
Если в деловом разговоре вдруг нужно просиять улыбкой, я вспоминаю твои ушки.
В них детская нежность леденца. Такого на палочке леденца, выставленного между глазом и солнцем крохотным витражным щитом от слепящих летних лучей.
Леденец теплеет и заряжается светом «звезды по имени Солнце», и вновь сунутый меж языком и нёбом на миг удивляет слегка позабытым или изменившимся вкусом…
Изящно-манящая лепка твоих ушек чарует - так завораживает ребенка росчерк карамели на затейливом торте.
И, как ребенок, я тянусь к ним ртом.
И канет в улиточном лабиринте язык, и ноют от удерживания зубы, и нежная тесная кожа ушной раковины сладка как шоколадный мутон трюфеля.
Если я вдруг просияю улыбкой невпопад – у тебя на твоем краю земли зардеется ухо.
Моё любимое – левое.
В них детская нежность леденца. Такого на палочке леденца, выставленного между глазом и солнцем крохотным витражным щитом от слепящих летних лучей.
Леденец теплеет и заряжается светом «звезды по имени Солнце», и вновь сунутый меж языком и нёбом на миг удивляет слегка позабытым или изменившимся вкусом…
Изящно-манящая лепка твоих ушек чарует - так завораживает ребенка росчерк карамели на затейливом торте.
И, как ребенок, я тянусь к ним ртом.
И канет в улиточном лабиринте язык, и ноют от удерживания зубы, и нежная тесная кожа ушной раковины сладка как шоколадный мутон трюфеля.
Если я вдруг просияю улыбкой невпопад – у тебя на твоем краю земли зардеется ухо.
Моё любимое – левое.