оспаривающие очевидное лишь потому, что это знание им дискомфортно, приносят лишь чувство брезгливости, всегда возникающее при виде какой-нибудь скользкой изворотливой твари.
***************
Не надо завтракать с незнакомыми, вот не надо.
Вот же...Ведь утро как раз и начиналось с нежелания завтракать за столом с незнакомыми. Со знакомыми тоже.
"Read more..." А хотелось невозможного – проснувшись, оказаться дома на кухне, и сварить кофе. И, неодетым, с нечищенными зубами, выпить плавный переход от сна к яви. Потому что кофе в замороченный зубной пастой рот – невкусно, нет и нет, но что делать, я не дома, я стою посреди зала кулинарии, уже с чашкой остывающего черного без сахара, и выбираю столик. Чтобы без людей. И чтобы потом никто не подсел. И чтобы у окна. И нахожу.
Стол густо заставлен тарелками с остатками еды, чашками, стаканами – не успели убрать. Усаживаюсь, расчищаю себе уголок пока грязная посуда здесь, я смогу быть один.
Пью кофе и пытаюсь нащупать себя в окружающем пейзаже. Получается плохо.
Я отворачиваюсь к окну, и отключаюсь от всего и всех.
…на самом деле я далеко от себя
я очень, очень далеко – настолько,
что еще немного движения по этой орбите – и снова сольюсь с собой.
только со спины
и не вижу этого, лишь потому что смотрю в ту сторону, куда когда-то ушел…
Кому, кому мне написать письмо, что начиналось бы так: «Я все чаще думаю о том, что связь с ним была таким позором…»
Таким позором, каким бывает стыд во сне, когда вдруг обнаруживаешь себя голым среди одетых людей, и укрытия тебе нет…
Таким позором, когда ты протянул руку вытащить из ямы, а тебя втянули в нору, где жирный тусклый свет, алкогольный угар, гнойные слова. «Это и есть реальность, ты, дебил».
Вот только не надо плакать, плакать только не надо, возьми вот со стула газету, отвлекись сейчас же.
«Влюбленная пара, обвиненная в адюльтере, была забита камнями до смерти в северной афганской провинции Кундуз по инициативе движения Талибан.
Мужчина и женщина были казнены на переполненном людьми рынке, куда их специально для этого привезли. За убийством наблюдала толпа людей, рассказал один из местных чиновников.
По словам очевидцев, с помощью громкоговорителей, установленных на мечети, талибы призвали местных жителей придти посмотреть на казнь.
Старейшина одного из племен сообщил Би-Би-Си, что мужчина и женщина тайно сбежали от своих супругов. Женщина была помолвлена, а мужчина женат».
Какое утоляющее зрелище, должно быть, для обманутых сторон – для жениха и жены. Враги, причинившие им жгучие раны, забиты камнями до смерти, о-о-о-о…
А, может, и не утоляющее вовсе… Но так не бывает, чтобы хоть кому-то расправа не была в кайф… Бедные, закрытоглазые мы, скованные незримыми кодами, которые от страха разгадываем не так, но истово применяем….
И тут я понимаю, что за моим столом кто-то сидит. Кто-то не_очень_другой_чем_я.
Да, не другой, потому что ощущается лишь минимум вторжения в мое пространство.
Поворачиваюсь и вижу девушку. Она смотрит туда же, куда я так часто смотрю – в никуда. И плачет.
У меня отключается социофобия, когда рядом оказывается кто-то более беспомощный.
Протягиваю ей салфетку.
Тупо шучу про утреннюю росу на ресницах, интересуясь, что ей такое снилось, раз такие слёзы с утра.
Говорю «вот, почитай, я пока принесу тебе кофе» и кладу перед ней газету с заметкой о казненных любовниках. Девушка качает головой, промокает желтой салфеткой под глазами, под носом. Улыбается. Вот и славно, все любят скорых на утешение плачущих, всё правильно, молодец, как тебя зовут? Рахиль. Раша, еще, Раха, и можно Рая. Райская девушка, на выезде. Или в изгнании.
***************
– У меня есть старшая сестра, мы совсем непохожи, - говорит Рахиль, выпив апельсиновый сок залпом, – неделю назад была моя свадьба.
– Где же счастливый муж?
– Он перепутал нас с сестрой в брачную ночь, - отвечает она, чуть дергается и застывает, словно кто-то нажал на «паузу».
Кто там балуется с пультом, отдайте его мне, хватит уже.
– Он был пьян? – спрашиваю, и Рахиль вздрагивает.
– Какая разница…какая к черту разница?! Он семь лет ждал этой свадьбы, семь лет работал на моего отца, ради согласия на наш брак. Этот день настал. Свадьба. И он переспал с моей сестрой в нашу первую брачную ночь. Не со мной.
А мы с ним никогда до этого не…Или он боялся отца… Слушай, меня тошнит от слёз, я не хочу больше плакать, не надо сейчас вопросов, давай напьемся?
– Я не могу сейчас напиться, у меня вечером дела, и я очень мало пью. Рахиль?
– Что?
– Про то, что муж переспал с твоей сестрой в первую же брачную ночь – есть такая болезнь – лицевая слепота. Обычно, человек запоминает других людей по лицам. С болезнью это невозможно, приходится отличать по другим физическим признакам.
– По другим физическим признакам… странно, что ты заговорил о таком. Ты врач?
– Нет.
– А кто ты? Ты вообще откуда? Я нарочно села за стол с неубранной посудой, чтобы ко мне никто не подсел! Почему ты оказался рядом? Кто тебя подослал? Мой отец? Сестра?
Кто к кому подсел – это интересно. Неужели я ее не заметил? Или, всё-таки она меня?
***************
Кто я…хороший вопрос, Рахиль, застынь пока – можно и мне поставить тебя на паузу, а заодно и себя.
Кто я, хм … я пишу сбывающиеся тексты, Рахиль, только и всего. Сбывающиеся иногда не с теми о ком пишу – это сбой, да. Но это частности. Хочешь, напишу о тебе? Это ничего, что я сейчас болен – слишком много крови ушло в чернила – я быстро восстанавливаюсь. Последние полтора года, Рахиль, я писал взрослую жизнь одному недовыросшему мальчику – он заигрался в несчастность, потому что мир его не слушался. Теперь у мальчика сбывается всё. В том числе и невольно прописанное между строк. И потому будет мальчик богат, успешен, и … с беспощадно хорошей памятью о всём, что кому причинил. Такое вот жало в плоть, да, маленький чип, делающий его человеком, очень постепенно, очень.
А ты сейчас плачешь, Рахиль, растянутая на дыбе чужой воли,
и почему та – чужая воля – так с тобой обошлась – не знаешь ни ты, ни они. Прости им, ибо не ведают что творят, и даже нет, не так – прости им, когда знают что они – твари, и творят что хотят, потому что хотят зла во всякое время, словно кровь их вянет без него, и мозг испаряется без тяжкого веса умысла…
Прости им, Рахиль, в смысле наплюй, потому что бывает, ждешь и ждешь, когда человек поймет, и не думаешь, что жизнь пройдет, а он может так и не понять.
Потому скажи себе: я заживу.
И всё заживёт.
***************
А, ты что-то говоришь, Рахиль, прости, я задумался. Ну-ка что там такое?
– У жены над мужем есть власть, я это знала, как и всякая женщина знает о другой, он вошел к ней и она стала ему женой, и неважно, неважно знал он кто с ним, или не знал, понимаешь?! Только одно имеет значение – что этого не отменить! Это было! Этого не вырезать, понимаешь?! Даже если я попрошу вырезать мне участок памяти, уже ничего не изменить, он запятнался о другую женщину, что хуже – о мою сестру, куда деть эту гору случившегося? Гору! Она подпирает небо…
Что-то такое я помню про гору, Рахиль, и именно в той стилистике, в какой ты выражаешься…что-то вроде «скажет горе «ввергнись в море»…надо искать море, вот что. Море – больше горы.
– Вот что мы сделаем, Рахиль. Мы сейчас напишем тебе жизнь. Напишем всё, что тебе придет в голову. Ты сама себе ее спланируешь. Потом, мы пошлем текст на один ресурс в сети, где его актуализуют. И всё написанное сбудется.
***************
Чем заполняется время – ведь это немыслимо совершенно, непостижимо: в р е м я…
это невыносимо для сознания – в р е м я,
это его жадное жерло силятся заткнуть звуками, запахами, движением, химическим забытьем – оно вберет всё, оно всеядно.
Это только кажется, что оно прилагается к жизни для удобства измерения, на самом деле – жизнь вся вершится в жертвоприношениях ему, и хорошо если оно тебя принимает. Принятые не терзаются им.
Нарисуем такие узоры, чтобы время насытилось.
***************
…Ничего постыднее в моей жизни не было, чем он. Он весь пах той жизнью, той женщиной – своей женой, и самый этот запах был – предательство, потому что всё тесно, тесно в этом мире, надо уметь отказываться от одного ради другого, чтобы не было затхло, чтобы был простор для твоей жизни, без этого убогого теснения другими – подневольного, стыдного, нищего теснения.
Но разве ему есть дело, он ведь пришел взять, а не вникать как там себя ощущает тот, кого берут, при мысли, куда его берут…
Он вообще пришел взять не тебя, а от тебя, а ты думаешь, вот, берут в какую-то другую жизнь, королевство где всё ждёт-не дождётся, чтобы ожить и служить вам обоим...
А он всего лишь на время вышел из своей жизни – так выходят в магазин через дорогу – чтобы взять в тебе то, что хочется, а ты думаешь: пришел за мной, возьмет за руку и выведет из тревожных сумерек полу-существования ожидания…
А у тебя же, лучше всего иного, есть уникальность твоего тела, твоего вкуса, и это твой уникальный шанс обрести своего мужчину, кто причастившись тебя, скажет «вот, плоть от плоти моей, кость от кости моей, вынутая из меня душа, нашлась». И ребра его разойдутся на миг, чтобы вобрать тебя, и больше не выпускать, и всё, ты – «в домике», «чур! Я в домике!»
– Моя сестра думает что она инвалид, – продолжает Рахиль, – у нее плохое зрение, и она почти никуда не ходит.
– Чем же она занимается?
– Ничем. Хотя теперь уже чем-то. Она живет мою жизнь. Это должна была быть моя история, – Рахиль всхлипывает и никнет, никнет, скорчившись в кресле, и давит, давит белыми руками себе на рыжий затылок, словно хочет вмять лицо в колени.
…Я хотела жить так, чтобы ступни его – мной вымытые – разминать нежно, и потом баюкать у себя на груди. Я хотела кремом сводить ему волосы там, где сладкая кожа просится под язык, и…
Но это несбывшаяся история, теперь там другая женщина...
***************
Ты еще не знаешь какой мерзкой бывает трусость мужчины, Рахиль, трусость непризнаваемая им самим никогда, и он дает ей высокое имя «жалость» – он, беспощадный к тебе, жалеет другую? Нет, он хочет заставить тебя так думать.
И он ненавидит тебя за то, что ты – угроза его привычному миру, где жена в пейзаже почти неразличима, но и неотделима – «ну что ты о ней всё время думаешь, я о ней вообще не думаю, ну есть и есть, пусть будет, какой от нее вред, она хорошая слабая несчастная».
Он ненавидит тебя за то, что ты не можешь просто покориться и быть вещью доставляющей удовольствие, быть женщиной-в-кармане. Он любит тебя за то, что еще не все в тебе выел, и ненавидит за то, что боится проиграть тебе.
Эта его трусость – яд, и отравляет он – тебя, медленно и тупо, вызывая судороги и приливы, галлюцинации и тошноту – постоянную тошноту…Ты беременна его трусостью, но родить тебе нечего.
***************
– А он знал, что у тебя есть сестра? Или семья ее прятала от всех?
– Откуда ты знаешь что мы ее прятали? И – нет, мы ее не прятали, она сама никуда не хотела выходить. Она любила лечиться каким-то странными способами – например, знаешь, настойка кактуса у нее была – заказала через интернет из Мексики – втирала себе в ноги, ступни делались синими. И ладони… И какие-то порошки, порошки – смеси на основе сухого черного шоколада, всё это втиралось в десны и должно было ей исправить косоглазие, и укрепить ноги и рассосать горб.
– Горб?
– Нет, ничего выдающегося, небольшое искривление, в одежде не видно было совсем.
– А, скажи…
– Я устала говорить. Конечно он знал её. Давай сделаем то, что ты предлагал!
***************
Мы пишем Рахили новую историю. А она все равно плачет, пока диктует: ...
***************
– Я думаю, – говорит Рахиль, закрыв глаза и сосредоточившись, – всё было так: он заходит в нашу комнату для новобрачных. И видит в кровати её. Он тут же хочет выйти, думая, что перепутал двери.
«Если уйдешь, я выбегу и буду кричать, что ты меня изнасиловал», - говорит она.
– Да, точно, она так и сказала! – Рахиль хватает меня за плечо, – пиши, пиши! В этом всё и дело. Как же я раньше не…
«Бежать тебе некуда. Впрочем, мне тоже. Отец велел мне прийти сюда и ждать тебя в кровати. Он не хочет тебя отпускать. Он думает, что если ты получишь Рахиль, то не станешь больше на него работать. Потому, ты сейчас переспишь со мной. Рахиль с тобой, конечно, разведется, но ты ее любишь, и будешь добиваться вновь, и всё это время никуда не денешься. И она тебя любит, и потому тоже никуда не денется. Никто никуда не денется. Считай ты получил вид на со-жительство».
– Что же он ответил? – спрашиваю замеревшую вдруг Рахиль.
– А ты не знаешь?
– Нет.
– Ну так придумай. Ты же придумал про лицевую слепоту. Придумай, что может сделать в такой ситуации мужчина, любящий другую.
– Погладить её по голове, улыбнуться и уйти искать тебя.
– Если бы так.
– Ну тогда сказать «Вон отсюда, или я убью тебя и всю вашу грязную затею вместе с тобой!»
– Да! А лучше бы он ее просто сразу убил. В состоянии аффекта. Потому что она – не я. Разве за это не стоит убить? Убил-убил-убил, он ее убил, нет ее, нет, – Рахиль словно бредит, и мне впервые становится страшно, и вдруг вспоминается та заметка о паре влюбленных забитых камнями. Невозможно вступать в сражение со старшей негодной сестрой за мужчину, который не выбрал тебя, хотя любил угарно, надо выбираться из этого сюжета, как-то надо выбираться, и вытаскивать Рахиль. И я печатаю:
«Я останусь, – неожиданно соглашается, – похоже вы все втроем заодно – ты и Рахиль, и ваш отец… ну что ж, пусть так и будет, потому что...»
– Он так сказал?! – Рахиль вскакивает и бьёт меня по руке, не давая продолжить, – он так сказал?! Ты всё это придумал! Тебя подослала моя сестра, да?! Отвечай, тварь, тебя подослала она!
– Нет же. Я просто предположил. Впрочем, пиши сама.
– Нет! Я хочу чтобы это сделал ты. Пиши. Пиши, только быстро.
Рахиль падает в кресло, запрокидывает голову, и поднимает правую руку вверх – у нее кровь потекла из носу и она хочет ее остановить.
Я продолжаю писать текст, берущийся из ниоткуда:
***************
«Но разве ты не любил Рахиль и только Рахиль?»
Он не отвечает.
Втертое в десны снадобье начинает действовать, стягивая ее в сон.
«Он сейчас уйдет – этот хахаль Рахиль – и черт с ним. Отец разозлится на меня, везучей сестрице повезет в очередной миллионный раз, а у меня всегда будут мои порошки…»
Мысли вязнут, и вот уже
ей снится,
у него вдруг оказывается брат, очень похожий, словно близнец, только грубее, с сильными косматыми руками. Во сне брат уезжает куда-то далеко, по делам.
ей снится,
как сразу же заболевает их отец – внезапно и сильно, и вдобавок слепнет, и по всему видно что умирает. Нужно срочно подписать завещание – оно заранее составлено, но так и не подписано отцом. Это завещание в пользу брата хахаля Рахиль, целиком и полностью, потому что отец ненавидит хахаля Рахиль – странно, разве можно так ненавидеть одного из близнецов – и хочет всё оставить его брату. Всё – это много.
ей снится,
зарезанный козленок – во сне мелькают его шкурки, их зачем-то прикрепляют скотчем к рукам брата – он берет поднос с едой, входит в палату к отцу…
ей снится,
как ослепший отец плачет и гладит его по этим косматым рукам, а тот молчит и трясется от страха – "Он боится что отец поймет кто выдает себя за брата".
ей снится,
как отец говорит «не плачь, сын мой, мы все умираем», а потом на ощупь подписывает какую-то бумагу, подсунутую ему близнецом.
и
тычется рукой, ища шею брата, притягивает его голову к себе и шепчет: «Всё повторяется. Ты и сам увидишь как всё повторяется. Ты хотел первородство – ты его получишь, во всём. Первое будет твое, второе – твоего брата». Вдруг заходится в кашле, и на белое больничное одеяло летят изо рта липкие комочки плохо прожеванной булки…
ей снится,
как двое мужчин дерутся – яростно как на смерть. Это близнецы. Они дрались всегда – еще в животе своей матери, и потом, пока росли, и когда выросли, и вот сейчас, когда умер, породивший их. Возможно, никак не могли решить кому быть Каином, а кому – не быть.
ей снится,
как молодой совсем близнец бежит через пустыню – белый как сахар-песок – мертвый отец летит, указывая путь – живая мать нервно шагает по комнате, твердя «последние будут первыми», – пьяный мужчина Рахиль крушит бейсбольной битой антикварное бюро, и бьет в лицо старого адвоката семьи, орёт что-то про украденное первородство…»
– Ты это знал? – спрашивает Рахиль – она стоит у меня за спиной, глядя в листы рукописи, – ты знал эту историю от его брата, или ты придумал это сейчас?
–- Этой истории много тысяч лет, дорогая.
– Я так и знала, что это всё уже было, проклятое дежавю, – бормочет Рахиль, – и как они устроились там, в той истории, которой много тысяч лет?
– Тебе не понравится.
– Я хочу знать. Так как же?
– Ну…та Рахиль всё-таки стала второй женой, и у нее долго не было детей. А у ее сестры были. Хотя муж любил Рахиль, а сестру ее не любил. Есть очень известная фраза – «Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет» – странно, что ты не знаешь этой истории.
– Я теперь знаю эту историю больше чем кто-то другой... Значит, у нее не было детей. Childfree. Стройная, с неиспорченной грудью, узкой вагиной – конечно муж ее любил. Трахать. «Пусть эта твоя сестра будет родильная машина, а у нас с тобой любовь, дорогая, ты такая красивая, иди ко мне» – вот что он говорил.
– Дай мне детей или я умираю, – шепчу я горькую цитату из той Рахили.
– Что? Кто умирает?
– Рахиль хотела детей.
– Возможно, лишь потому, что они были у ее сестры и та получалась больше женой чем она. О, эта тупая сравниловка! Ненавижу ее! Зачем, зачем я оказалась в это втянутой?!
Рахиль снова плачет.
– Ты думаешь, ей нужны были эти дети? – вскидывается она, – нет, ты правда так думаешь, что ей нужны были после всего дети? Ей нужен был ее мужчина – целый и неделимый. Знаешь что? Знаешь что?! Я тебе расскажу каково это, когда вдруг видишь мужчину, кто совершенно тебе пара, совершенно твой муж. Ты понимаешь, что тебя из него сделали – из его проклятого ребра – и теперь подвели к нему среди прочих царевен-на-одно лицо, и он узнал тебя, узнал! Сработала связь, одноматериальность! И ты понимаешь, что – всё, совершилось, теперь ты и он – совершенное одно, и никакие другие там не мыслятся даже, это невозможно настолько - что и в голову не приходит! И там все равно уже как дальше: есть дети в этом союзе, нет детей – неважно. Или важно, но совсем в другой плоскости, ну может им больше в кайф вместе печалиться о нерожденных детях, чем их растить – это все чепуха, слушай, слушай меня!
Она зачем-то засовывает бутылку из-под апельсинового сока себе между чашечек бюстгальтера. И продолжает свою горячечную речь:
– Я тебе говорю: самое лучшее, что рождается от мужчины и женщины – это их завершённость друг в друге. Вот единственный ребенок, без которого умирает женщина, и не живет, а рыщет мужчина. Вот о каких детях плачет та Рахиль, и не хочет утешиться, ибо их нет… Их нет у нее, и уже никогда не будет. Она беременна этим горем и рождает истерики, и всё умоляет мужа сделать что-нибудь, чтобы стало так, как было обещано вначале той любовью, что осенила обоих, что двигала им те семь лет рабства, пока он работал за право получить свою Рахиль… Она все надеется возродить это… Хотя бы из куска мужчины – некогда сиявшего силой и любовью – родить его прежнего, вот о каком ребенке она плакала…и вечно будет плакать… А те дети что у сестры – это просто размножение…что они есть, что нет…
– Но они есть.
– Да…такое – всегда есть.
– Но потом у Рахили тоже родилось двое сыновей, один стал настоящей знаменитостью. Но она к тому времени уже умерла.
– Правильно сделала. Надо было вообще сразу умереть, до свадьбы еще. До той, где ее заменила сестра. А сестра? Она долго жила?
– Я не помню. Никто особо не акцентируется на сестре в этой истории.
– Мне нужна другая история! Добудь мне ее, прошу!
– Нереалистичные ожидания – вот как можно обозначить твой страстный монолог о мужчине для женщины, и о детях, по которым плачет Рахиль, – смеюсь я, – но знаешь, я – спец по нереалистичным ожиданиям. Они – ось мира. Они, а не этот их убогий всепобеждающий реализм.
***************
Ешь меня, любимый, кусай за белое горло, мы ведь теперь одно, все моё – тебе, весь ты – я, какие могут быть счеты…
«Да, милая, я весь – ты, как я был без тебя, ты – моя пища и питье», – красиво говорит любимый, и, отъев, уходит к другой кормушке, а прокушенное горло остается с тобой…
На самом ли деле мужчина влюбился в Рахиль, а не в предприятие ее отца? – с мстительным наслаждением я примеряю герою низость. Впрочем, одна любовь другой не мешает. По вине брата он нищ, но по завещанию отца – богат, вот и пришел жить с богатыми. Будет работать на них, как работал бы на себя, и возьмет себе всё, что ему положено. И если ему положили сестру Рахили – он возьмет и сестру.
«Я возьму тебя за брата, – говорит он очнувшейся от своего химического сна подмене, – ты ведь знаешь, что у меня есть брат, ты говорила о нем сейчас, во сне. Я уже один раз выдавал себя за него, а теперь будет второй. Раз ты – не Рахиль, то и я – не я, я – мой дикий и грубый брат-близнец, я буду с тобой за него, потому что у него право первородства, но я добыл это право себе, и вот, оказался им же пойман.
Ему – брату моему – все равно какая женщина, а если и нет, сейчас ему никуда не деться, я сам буду им с тобой, нравится ему это или нет.
– Мне все равно, выключи свет, тебе не понравится горб.
…она беременеет с первой же ночи, ее тошнит и снедает желание мужчины одновременно, и когда видит мужчину, предназначенного Рахиль, то говорит одно и то же: «Где брат твой?». И в ответ её ставят так, чтобы не видеть лица, и делают за брата ту работу, что предпочел бы не делать, но считает справедливым наказанием себе за то, что выдал себя за брата в час смерти отца. Он расплачивается собой, честно и истово, и всё ждет, когда же ему дадут Рахиль, чтобы он зажил с ней самим собой, свою собственную жизнь. И, нет, он не думает том, что в это время происходит с ней. В мыслях он взывает к ней: «Любимая, ведь у нас с тобой вся жизнь впереди». То, что сейчас у любимой жизнь превратилась в пытку, не достигает его сознания. Ведь он ее всё так же любит, надо только подождать, пока он разберется со всем что возникло. Ему не повезло. Очень сильно не повезло, но вдвоем они справятся, правда же любимая?...»
– Вот, смотри, я всё узнала! Вот же он, вот! – Рахиль вскакивает и тычет мне свой телефон. На экранчике фото двоих мужчин. Близнецы, в разной одежде.
– Тащи вниз! – Рахиль пылает нетерпением, от ее щеки горячо, как от утюжка.
Выхватывает телефон и зачитывает мне вслух: «...объявил о прекращении розыска своего пропавшего брата…» Это было вчера. Я нашла как с ним связаться – вот его имейл.
– Как ты думаешь, зачем он искал брата? – спрашиваю я, надеясь не услышать то, что слышу во ответ.
– Чтобы убить его, разумеется. Хотя формально родственников разыскивают потому что … ну, словом, потому что.
– И ты хочешь связаться с его братом, и рассказать ему где твой Мужчина.
– Именно.
– Ты хочешь, чтобы его убили?
– Я хочу чтобы его не стало. Или чтобы меня не стало. Дай мне детей, а не то – я умираю. Я не могу, не могу так! Нужно внести в этот чудовищный расклад что-то еще, как ты не понимаешь! – Рахиль выглядит предельно взбудораженной, – если в одной стороне уравнения есть моя сестра, то пусть в другой будет его брат! Тогда можно надеяться на какое-то решение. Всё, я пишу ему.
…Ответ на ее письмо с вопросом «Хочешь знать где твой брат» приходит чуть ли не сразу.
«Неужели рядом с тобой в районе железнодорожного вокзала?»
– Быстро он определяет ip по входящему письму, – качаю головой, предчувствуя скорый экшен.
«Нет, его здесь нет, здесь только я – его жена» – печатает Рахиль на маленькой складной клавиатуре.
-------------------«Где же он сам?»--------------------
------------«Где-то трахает мою сестру»-----------
Минут пять не было ответа. Потом пришло:
«Я буду у тебя через два часа. Никуда не уходи.
***************
Она вдруг успокоилась, и словно подобралась как кошка перед прыжком, как оратор перед речью…
До приезда брата-близнеца оставался час.
Я не знал как он поведет себя. На фотографии они выглядели абсолютно одинаковыми, только один в костюме, а другой в бейсболке, пуловере и джинсах.
***************
...Неужели ты и правда не распознал что перед тобой не Рахиль, Иаков? Как ты мог перепутать? как ты мог принять сестру за нее? Так принимают копию за оригинал? А у вас с братом – кто копия, и кто – оригинал…
Почему ты вместо любви занялся наращиванием богатства? Ведь можно было просто отстоять свою любовь, взять только ее или ничего. Или умереть. Но нет, нет. Ты знал чего хотел. И хотел ты не Рахиль, ее ты просто полюбил, просто полюбил, так вышло. Но не ломать же всю жизнь ради любви.
Сестра для статуса – «так надо». Рахиль – любимая. Так у вас, у мужчин, наверное…
А у женщин…
…женщина помнит клетками своего существа, что когда-то заключалась внутри мужчины, была его ребром – частью его каркаса.
А он – он не помнит, он крепко спал наведенным сном. Ну вынули часть кости, и что, столько всего осталось, конструкция не нарушена.
Да, утрату малой части имущества не ощущаешь так потрясенно, как женщина ощущает потерю мира, где она прежде была заключена. В этом всё дело. Женщина ищет своего мужчину, как укрытие, она помнит свою малость, и чем была до того как... Она порой находит не тех мужчин, и живет не в своих домах, потому что мужчины дали ей ошибиться, потому что её поиск – за пределами их возможностей восприятия, не ловят они тех волн…И потому женщина часто как инородное тело под кожей мужчины, как обросшая мясом давняя пуля, а не как обретенное вновь родное ребро…
И если в них есть ожидания в отношении мужчины, то откуда они в них? откуда бы им взяться, если они не вложены в них архетипично, внутренне неотменимо, если они чтят мужчин как богов и защитников, надеятся на их силу и покровительство, на великодушие, понимание, на то что мужчины имеют в себе целью сделать женщину счастливой... откуда это всё, если веками мужчины несли угрозу, насилие? Откуда, если не из клеточной памяти «ребра»…
Бедная, смешная Рахиль со своими высокими ожиданиями от труса-нелегала…Нет среди них таких мужчин. А если и есть, то их участь – быть забитыми камнями на площади. Им некуда бежать в этом мире, нужно лежать где лежишь, и с тем, кого подложили. Ты ошиблась мужчиной, Рахиль, это бывает. Это бывает чаще, чем…
***************
Когда приехал брат-близнец, Рахиль уже сияла рыжими кудрями.
***************
следи за мной милый, не своди глаз, иначе ты будешь любить всего лишь то место, где только что была я, но вот меня уже там нет –
меня стремит прочь ветром света, не отводи глаз –
или стань со мной одно – это не под силу женщине, это под силу мужчине – оставить, прилепиться, будут двое – одна плоть
не объединяйся ни с кем
***************
Когда приехал брат-близнец, сенсорные двери на входе заклинило, и он не мог войти, он стоял и глазел на Рахиль.
***************
груши конферанс пахнут твоей спермой
мы с тобой – сошедшиеся окраины, милый
проституирование внутренним светом кончилось
***************
Когда приехал брат-близнец, и сенсорные двери на входе заклинило, а Рахиль смотрела на него, сияя кудрями, глазами и синими минералами на белой шее…
***************
я был тебе плохим
я всегда укрывался, всегда.
в ожидании единственного мужчины уводил – гасил – сворачивал свои волны и поля из общей энергийной картины, чтобы не трогали меня зря, только метки и знаки оставлял для того, кто мне назначен, кто мой. Я жил внутри себя, и никогда снаружи, я не возделывал собой внешний мир, не было мне в нем части, а ему во мне. Лишь один человек мне нужен был из внешнего мира, и каждому, в ком ожидал его, я приветливо улыбался, и каждому давал шанс проявиться, а когда убеждался, что не моё, то снова укрывался.
и лишь тебя, многажды убедившись что ты – не мое, я пытаюсь возделать во фракции "моё", лишь тебя, потому что ты умолял признать тебя, достучаться, расколдовать тебя, лишь тебя
**************
Когда приехал брат-близнец, и узнал Рахиль, он не стал ждать, когда починят двери, он прошел сквозь стекло, и оно от неожиданности рассыпалось неровными осколками.
*************
…а я все ждал, что ты дойдешь до точки, где случится понимание: ничего не хочу без него, гори оно всё – раз его нет, то и всего остального пусть не будет, и уйдешь от своей старой жизни. Куда-то далеко прочь, и будешь жить один и писать свой свиток, а потом встретишь меня снова у колодца, или у торговцев, и побледнеешь. И спросишь "как живешь". И скажешь "а я живу один, и окна у меня на серую скалу, синюю в ночи, хочешь посмотреть?"
и я буду у тебя каждую ночь смотреть в это окно. А потом ...потом...
*************
Счет за разбитое стекло выставили Рахиль, брат-близнец расплатился. Она вытащила из-под стола свой саквояжик – старый кожаный, похожий на докторский.
Ее самой больше не существовало – она вошла в своего Мужчину, как в дом, и затерялась в комнатах. Там уже звали ее нерожденные дети, и очаг просил огня, и ложе расстилалось белым, и…
Мужчина, принадлежавший ей, открыл ее саквояжик, перевернул и тряхнул. На пол высыпались маленькие фигурки богов.
– Девочка хотела одолеть демона мести и сбежала, но зачем было прихватывать с собой богов отца, умеющих вызвать этого демона где угодно? – спросил меня Мужчина, и ответ ему был не нужен.
– Они сами всё уберут, – пробормотал я. Но этого уже никто не услышал.
Рахиль уже живет в своей новой истории.
Плачет ли она в ней? Я не слышу.
Не надо завтракать с незнакомыми, вот не надо.
Вот же...Ведь утро как раз и начиналось с нежелания завтракать за столом с незнакомыми. Со знакомыми тоже.
"Read more..." А хотелось невозможного – проснувшись, оказаться дома на кухне, и сварить кофе. И, неодетым, с нечищенными зубами, выпить плавный переход от сна к яви. Потому что кофе в замороченный зубной пастой рот – невкусно, нет и нет, но что делать, я не дома, я стою посреди зала кулинарии, уже с чашкой остывающего черного без сахара, и выбираю столик. Чтобы без людей. И чтобы потом никто не подсел. И чтобы у окна. И нахожу.
Стол густо заставлен тарелками с остатками еды, чашками, стаканами – не успели убрать. Усаживаюсь, расчищаю себе уголок пока грязная посуда здесь, я смогу быть один.
Пью кофе и пытаюсь нащупать себя в окружающем пейзаже. Получается плохо.
Я отворачиваюсь к окну, и отключаюсь от всего и всех.
…на самом деле я далеко от себя
я очень, очень далеко – настолько,
что еще немного движения по этой орбите – и снова сольюсь с собой.
только со спины
и не вижу этого, лишь потому что смотрю в ту сторону, куда когда-то ушел…
Кому, кому мне написать письмо, что начиналось бы так: «Я все чаще думаю о том, что связь с ним была таким позором…»
Таким позором, каким бывает стыд во сне, когда вдруг обнаруживаешь себя голым среди одетых людей, и укрытия тебе нет…
Таким позором, когда ты протянул руку вытащить из ямы, а тебя втянули в нору, где жирный тусклый свет, алкогольный угар, гнойные слова. «Это и есть реальность, ты, дебил».
Вот только не надо плакать, плакать только не надо, возьми вот со стула газету, отвлекись сейчас же.
«Влюбленная пара, обвиненная в адюльтере, была забита камнями до смерти в северной афганской провинции Кундуз по инициативе движения Талибан.
Мужчина и женщина были казнены на переполненном людьми рынке, куда их специально для этого привезли. За убийством наблюдала толпа людей, рассказал один из местных чиновников.
По словам очевидцев, с помощью громкоговорителей, установленных на мечети, талибы призвали местных жителей придти посмотреть на казнь.
Старейшина одного из племен сообщил Би-Би-Си, что мужчина и женщина тайно сбежали от своих супругов. Женщина была помолвлена, а мужчина женат».
Какое утоляющее зрелище, должно быть, для обманутых сторон – для жениха и жены. Враги, причинившие им жгучие раны, забиты камнями до смерти, о-о-о-о…
А, может, и не утоляющее вовсе… Но так не бывает, чтобы хоть кому-то расправа не была в кайф… Бедные, закрытоглазые мы, скованные незримыми кодами, которые от страха разгадываем не так, но истово применяем….
И тут я понимаю, что за моим столом кто-то сидит. Кто-то не_очень_другой_чем_я.
Да, не другой, потому что ощущается лишь минимум вторжения в мое пространство.
Поворачиваюсь и вижу девушку. Она смотрит туда же, куда я так часто смотрю – в никуда. И плачет.
У меня отключается социофобия, когда рядом оказывается кто-то более беспомощный.
Протягиваю ей салфетку.
Тупо шучу про утреннюю росу на ресницах, интересуясь, что ей такое снилось, раз такие слёзы с утра.
Говорю «вот, почитай, я пока принесу тебе кофе» и кладу перед ней газету с заметкой о казненных любовниках. Девушка качает головой, промокает желтой салфеткой под глазами, под носом. Улыбается. Вот и славно, все любят скорых на утешение плачущих, всё правильно, молодец, как тебя зовут? Рахиль. Раша, еще, Раха, и можно Рая. Райская девушка, на выезде. Или в изгнании.
***************
– У меня есть старшая сестра, мы совсем непохожи, - говорит Рахиль, выпив апельсиновый сок залпом, – неделю назад была моя свадьба.
– Где же счастливый муж?
– Он перепутал нас с сестрой в брачную ночь, - отвечает она, чуть дергается и застывает, словно кто-то нажал на «паузу».
Кто там балуется с пультом, отдайте его мне, хватит уже.
– Он был пьян? – спрашиваю, и Рахиль вздрагивает.
– Какая разница…какая к черту разница?! Он семь лет ждал этой свадьбы, семь лет работал на моего отца, ради согласия на наш брак. Этот день настал. Свадьба. И он переспал с моей сестрой в нашу первую брачную ночь. Не со мной.
А мы с ним никогда до этого не…Или он боялся отца… Слушай, меня тошнит от слёз, я не хочу больше плакать, не надо сейчас вопросов, давай напьемся?
– Я не могу сейчас напиться, у меня вечером дела, и я очень мало пью. Рахиль?
– Что?
– Про то, что муж переспал с твоей сестрой в первую же брачную ночь – есть такая болезнь – лицевая слепота. Обычно, человек запоминает других людей по лицам. С болезнью это невозможно, приходится отличать по другим физическим признакам.
– По другим физическим признакам… странно, что ты заговорил о таком. Ты врач?
– Нет.
– А кто ты? Ты вообще откуда? Я нарочно села за стол с неубранной посудой, чтобы ко мне никто не подсел! Почему ты оказался рядом? Кто тебя подослал? Мой отец? Сестра?
Кто к кому подсел – это интересно. Неужели я ее не заметил? Или, всё-таки она меня?
***************
Кто я…хороший вопрос, Рахиль, застынь пока – можно и мне поставить тебя на паузу, а заодно и себя.
Кто я, хм … я пишу сбывающиеся тексты, Рахиль, только и всего. Сбывающиеся иногда не с теми о ком пишу – это сбой, да. Но это частности. Хочешь, напишу о тебе? Это ничего, что я сейчас болен – слишком много крови ушло в чернила – я быстро восстанавливаюсь. Последние полтора года, Рахиль, я писал взрослую жизнь одному недовыросшему мальчику – он заигрался в несчастность, потому что мир его не слушался. Теперь у мальчика сбывается всё. В том числе и невольно прописанное между строк. И потому будет мальчик богат, успешен, и … с беспощадно хорошей памятью о всём, что кому причинил. Такое вот жало в плоть, да, маленький чип, делающий его человеком, очень постепенно, очень.
А ты сейчас плачешь, Рахиль, растянутая на дыбе чужой воли,
и почему та – чужая воля – так с тобой обошлась – не знаешь ни ты, ни они. Прости им, ибо не ведают что творят, и даже нет, не так – прости им, когда знают что они – твари, и творят что хотят, потому что хотят зла во всякое время, словно кровь их вянет без него, и мозг испаряется без тяжкого веса умысла…
Прости им, Рахиль, в смысле наплюй, потому что бывает, ждешь и ждешь, когда человек поймет, и не думаешь, что жизнь пройдет, а он может так и не понять.
Потому скажи себе: я заживу.
И всё заживёт.
***************
А, ты что-то говоришь, Рахиль, прости, я задумался. Ну-ка что там такое?
– У жены над мужем есть власть, я это знала, как и всякая женщина знает о другой, он вошел к ней и она стала ему женой, и неважно, неважно знал он кто с ним, или не знал, понимаешь?! Только одно имеет значение – что этого не отменить! Это было! Этого не вырезать, понимаешь?! Даже если я попрошу вырезать мне участок памяти, уже ничего не изменить, он запятнался о другую женщину, что хуже – о мою сестру, куда деть эту гору случившегося? Гору! Она подпирает небо…
Что-то такое я помню про гору, Рахиль, и именно в той стилистике, в какой ты выражаешься…что-то вроде «скажет горе «ввергнись в море»…надо искать море, вот что. Море – больше горы.
– Вот что мы сделаем, Рахиль. Мы сейчас напишем тебе жизнь. Напишем всё, что тебе придет в голову. Ты сама себе ее спланируешь. Потом, мы пошлем текст на один ресурс в сети, где его актуализуют. И всё написанное сбудется.
***************
Чем заполняется время – ведь это немыслимо совершенно, непостижимо: в р е м я…
это невыносимо для сознания – в р е м я,
это его жадное жерло силятся заткнуть звуками, запахами, движением, химическим забытьем – оно вберет всё, оно всеядно.
Это только кажется, что оно прилагается к жизни для удобства измерения, на самом деле – жизнь вся вершится в жертвоприношениях ему, и хорошо если оно тебя принимает. Принятые не терзаются им.
Нарисуем такие узоры, чтобы время насытилось.
***************
…Ничего постыднее в моей жизни не было, чем он. Он весь пах той жизнью, той женщиной – своей женой, и самый этот запах был – предательство, потому что всё тесно, тесно в этом мире, надо уметь отказываться от одного ради другого, чтобы не было затхло, чтобы был простор для твоей жизни, без этого убогого теснения другими – подневольного, стыдного, нищего теснения.
Но разве ему есть дело, он ведь пришел взять, а не вникать как там себя ощущает тот, кого берут, при мысли, куда его берут…
Он вообще пришел взять не тебя, а от тебя, а ты думаешь, вот, берут в какую-то другую жизнь, королевство где всё ждёт-не дождётся, чтобы ожить и служить вам обоим...
А он всего лишь на время вышел из своей жизни – так выходят в магазин через дорогу – чтобы взять в тебе то, что хочется, а ты думаешь: пришел за мной, возьмет за руку и выведет из тревожных сумерек полу-существования ожидания…
А у тебя же, лучше всего иного, есть уникальность твоего тела, твоего вкуса, и это твой уникальный шанс обрести своего мужчину, кто причастившись тебя, скажет «вот, плоть от плоти моей, кость от кости моей, вынутая из меня душа, нашлась». И ребра его разойдутся на миг, чтобы вобрать тебя, и больше не выпускать, и всё, ты – «в домике», «чур! Я в домике!»
– Моя сестра думает что она инвалид, – продолжает Рахиль, – у нее плохое зрение, и она почти никуда не ходит.
– Чем же она занимается?
– Ничем. Хотя теперь уже чем-то. Она живет мою жизнь. Это должна была быть моя история, – Рахиль всхлипывает и никнет, никнет, скорчившись в кресле, и давит, давит белыми руками себе на рыжий затылок, словно хочет вмять лицо в колени.
…Я хотела жить так, чтобы ступни его – мной вымытые – разминать нежно, и потом баюкать у себя на груди. Я хотела кремом сводить ему волосы там, где сладкая кожа просится под язык, и…
Но это несбывшаяся история, теперь там другая женщина...
***************
Ты еще не знаешь какой мерзкой бывает трусость мужчины, Рахиль, трусость непризнаваемая им самим никогда, и он дает ей высокое имя «жалость» – он, беспощадный к тебе, жалеет другую? Нет, он хочет заставить тебя так думать.
И он ненавидит тебя за то, что ты – угроза его привычному миру, где жена в пейзаже почти неразличима, но и неотделима – «ну что ты о ней всё время думаешь, я о ней вообще не думаю, ну есть и есть, пусть будет, какой от нее вред, она хорошая слабая несчастная».
Он ненавидит тебя за то, что ты не можешь просто покориться и быть вещью доставляющей удовольствие, быть женщиной-в-кармане. Он любит тебя за то, что еще не все в тебе выел, и ненавидит за то, что боится проиграть тебе.
Эта его трусость – яд, и отравляет он – тебя, медленно и тупо, вызывая судороги и приливы, галлюцинации и тошноту – постоянную тошноту…Ты беременна его трусостью, но родить тебе нечего.
***************
– А он знал, что у тебя есть сестра? Или семья ее прятала от всех?
– Откуда ты знаешь что мы ее прятали? И – нет, мы ее не прятали, она сама никуда не хотела выходить. Она любила лечиться каким-то странными способами – например, знаешь, настойка кактуса у нее была – заказала через интернет из Мексики – втирала себе в ноги, ступни делались синими. И ладони… И какие-то порошки, порошки – смеси на основе сухого черного шоколада, всё это втиралось в десны и должно было ей исправить косоглазие, и укрепить ноги и рассосать горб.
– Горб?
– Нет, ничего выдающегося, небольшое искривление, в одежде не видно было совсем.
– А, скажи…
– Я устала говорить. Конечно он знал её. Давай сделаем то, что ты предлагал!
***************
Мы пишем Рахили новую историю. А она все равно плачет, пока диктует: ...
***************
– Я думаю, – говорит Рахиль, закрыв глаза и сосредоточившись, – всё было так: он заходит в нашу комнату для новобрачных. И видит в кровати её. Он тут же хочет выйти, думая, что перепутал двери.
«Если уйдешь, я выбегу и буду кричать, что ты меня изнасиловал», - говорит она.
– Да, точно, она так и сказала! – Рахиль хватает меня за плечо, – пиши, пиши! В этом всё и дело. Как же я раньше не…
«Бежать тебе некуда. Впрочем, мне тоже. Отец велел мне прийти сюда и ждать тебя в кровати. Он не хочет тебя отпускать. Он думает, что если ты получишь Рахиль, то не станешь больше на него работать. Потому, ты сейчас переспишь со мной. Рахиль с тобой, конечно, разведется, но ты ее любишь, и будешь добиваться вновь, и всё это время никуда не денешься. И она тебя любит, и потому тоже никуда не денется. Никто никуда не денется. Считай ты получил вид на со-жительство».
– Что же он ответил? – спрашиваю замеревшую вдруг Рахиль.
– А ты не знаешь?
– Нет.
– Ну так придумай. Ты же придумал про лицевую слепоту. Придумай, что может сделать в такой ситуации мужчина, любящий другую.
– Погладить её по голове, улыбнуться и уйти искать тебя.
– Если бы так.
– Ну тогда сказать «Вон отсюда, или я убью тебя и всю вашу грязную затею вместе с тобой!»
– Да! А лучше бы он ее просто сразу убил. В состоянии аффекта. Потому что она – не я. Разве за это не стоит убить? Убил-убил-убил, он ее убил, нет ее, нет, – Рахиль словно бредит, и мне впервые становится страшно, и вдруг вспоминается та заметка о паре влюбленных забитых камнями. Невозможно вступать в сражение со старшей негодной сестрой за мужчину, который не выбрал тебя, хотя любил угарно, надо выбираться из этого сюжета, как-то надо выбираться, и вытаскивать Рахиль. И я печатаю:
«Я останусь, – неожиданно соглашается, – похоже вы все втроем заодно – ты и Рахиль, и ваш отец… ну что ж, пусть так и будет, потому что...»
– Он так сказал?! – Рахиль вскакивает и бьёт меня по руке, не давая продолжить, – он так сказал?! Ты всё это придумал! Тебя подослала моя сестра, да?! Отвечай, тварь, тебя подослала она!
– Нет же. Я просто предположил. Впрочем, пиши сама.
– Нет! Я хочу чтобы это сделал ты. Пиши. Пиши, только быстро.
Рахиль падает в кресло, запрокидывает голову, и поднимает правую руку вверх – у нее кровь потекла из носу и она хочет ее остановить.
Я продолжаю писать текст, берущийся из ниоткуда:
***************
«Но разве ты не любил Рахиль и только Рахиль?»
Он не отвечает.
Втертое в десны снадобье начинает действовать, стягивая ее в сон.
«Он сейчас уйдет – этот хахаль Рахиль – и черт с ним. Отец разозлится на меня, везучей сестрице повезет в очередной миллионный раз, а у меня всегда будут мои порошки…»
Мысли вязнут, и вот уже
ей снится,
у него вдруг оказывается брат, очень похожий, словно близнец, только грубее, с сильными косматыми руками. Во сне брат уезжает куда-то далеко, по делам.
ей снится,
как сразу же заболевает их отец – внезапно и сильно, и вдобавок слепнет, и по всему видно что умирает. Нужно срочно подписать завещание – оно заранее составлено, но так и не подписано отцом. Это завещание в пользу брата хахаля Рахиль, целиком и полностью, потому что отец ненавидит хахаля Рахиль – странно, разве можно так ненавидеть одного из близнецов – и хочет всё оставить его брату. Всё – это много.
ей снится,
зарезанный козленок – во сне мелькают его шкурки, их зачем-то прикрепляют скотчем к рукам брата – он берет поднос с едой, входит в палату к отцу…
ей снится,
как ослепший отец плачет и гладит его по этим косматым рукам, а тот молчит и трясется от страха – "Он боится что отец поймет кто выдает себя за брата".
ей снится,
как отец говорит «не плачь, сын мой, мы все умираем», а потом на ощупь подписывает какую-то бумагу, подсунутую ему близнецом.
и
тычется рукой, ища шею брата, притягивает его голову к себе и шепчет: «Всё повторяется. Ты и сам увидишь как всё повторяется. Ты хотел первородство – ты его получишь, во всём. Первое будет твое, второе – твоего брата». Вдруг заходится в кашле, и на белое больничное одеяло летят изо рта липкие комочки плохо прожеванной булки…
ей снится,
как двое мужчин дерутся – яростно как на смерть. Это близнецы. Они дрались всегда – еще в животе своей матери, и потом, пока росли, и когда выросли, и вот сейчас, когда умер, породивший их. Возможно, никак не могли решить кому быть Каином, а кому – не быть.
ей снится,
как молодой совсем близнец бежит через пустыню – белый как сахар-песок – мертвый отец летит, указывая путь – живая мать нервно шагает по комнате, твердя «последние будут первыми», – пьяный мужчина Рахиль крушит бейсбольной битой антикварное бюро, и бьет в лицо старого адвоката семьи, орёт что-то про украденное первородство…»
– Ты это знал? – спрашивает Рахиль – она стоит у меня за спиной, глядя в листы рукописи, – ты знал эту историю от его брата, или ты придумал это сейчас?
–- Этой истории много тысяч лет, дорогая.
– Я так и знала, что это всё уже было, проклятое дежавю, – бормочет Рахиль, – и как они устроились там, в той истории, которой много тысяч лет?
– Тебе не понравится.
– Я хочу знать. Так как же?
– Ну…та Рахиль всё-таки стала второй женой, и у нее долго не было детей. А у ее сестры были. Хотя муж любил Рахиль, а сестру ее не любил. Есть очень известная фраза – «Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет» – странно, что ты не знаешь этой истории.
– Я теперь знаю эту историю больше чем кто-то другой... Значит, у нее не было детей. Childfree. Стройная, с неиспорченной грудью, узкой вагиной – конечно муж ее любил. Трахать. «Пусть эта твоя сестра будет родильная машина, а у нас с тобой любовь, дорогая, ты такая красивая, иди ко мне» – вот что он говорил.
– Дай мне детей или я умираю, – шепчу я горькую цитату из той Рахили.
– Что? Кто умирает?
– Рахиль хотела детей.
– Возможно, лишь потому, что они были у ее сестры и та получалась больше женой чем она. О, эта тупая сравниловка! Ненавижу ее! Зачем, зачем я оказалась в это втянутой?!
Рахиль снова плачет.
– Ты думаешь, ей нужны были эти дети? – вскидывается она, – нет, ты правда так думаешь, что ей нужны были после всего дети? Ей нужен был ее мужчина – целый и неделимый. Знаешь что? Знаешь что?! Я тебе расскажу каково это, когда вдруг видишь мужчину, кто совершенно тебе пара, совершенно твой муж. Ты понимаешь, что тебя из него сделали – из его проклятого ребра – и теперь подвели к нему среди прочих царевен-на-одно лицо, и он узнал тебя, узнал! Сработала связь, одноматериальность! И ты понимаешь, что – всё, совершилось, теперь ты и он – совершенное одно, и никакие другие там не мыслятся даже, это невозможно настолько - что и в голову не приходит! И там все равно уже как дальше: есть дети в этом союзе, нет детей – неважно. Или важно, но совсем в другой плоскости, ну может им больше в кайф вместе печалиться о нерожденных детях, чем их растить – это все чепуха, слушай, слушай меня!
Она зачем-то засовывает бутылку из-под апельсинового сока себе между чашечек бюстгальтера. И продолжает свою горячечную речь:
– Я тебе говорю: самое лучшее, что рождается от мужчины и женщины – это их завершённость друг в друге. Вот единственный ребенок, без которого умирает женщина, и не живет, а рыщет мужчина. Вот о каких детях плачет та Рахиль, и не хочет утешиться, ибо их нет… Их нет у нее, и уже никогда не будет. Она беременна этим горем и рождает истерики, и всё умоляет мужа сделать что-нибудь, чтобы стало так, как было обещано вначале той любовью, что осенила обоих, что двигала им те семь лет рабства, пока он работал за право получить свою Рахиль… Она все надеется возродить это… Хотя бы из куска мужчины – некогда сиявшего силой и любовью – родить его прежнего, вот о каком ребенке она плакала…и вечно будет плакать… А те дети что у сестры – это просто размножение…что они есть, что нет…
– Но они есть.
– Да…такое – всегда есть.
– Но потом у Рахили тоже родилось двое сыновей, один стал настоящей знаменитостью. Но она к тому времени уже умерла.
– Правильно сделала. Надо было вообще сразу умереть, до свадьбы еще. До той, где ее заменила сестра. А сестра? Она долго жила?
– Я не помню. Никто особо не акцентируется на сестре в этой истории.
– Мне нужна другая история! Добудь мне ее, прошу!
– Нереалистичные ожидания – вот как можно обозначить твой страстный монолог о мужчине для женщины, и о детях, по которым плачет Рахиль, – смеюсь я, – но знаешь, я – спец по нереалистичным ожиданиям. Они – ось мира. Они, а не этот их убогий всепобеждающий реализм.
***************
Ешь меня, любимый, кусай за белое горло, мы ведь теперь одно, все моё – тебе, весь ты – я, какие могут быть счеты…
«Да, милая, я весь – ты, как я был без тебя, ты – моя пища и питье», – красиво говорит любимый, и, отъев, уходит к другой кормушке, а прокушенное горло остается с тобой…
На самом ли деле мужчина влюбился в Рахиль, а не в предприятие ее отца? – с мстительным наслаждением я примеряю герою низость. Впрочем, одна любовь другой не мешает. По вине брата он нищ, но по завещанию отца – богат, вот и пришел жить с богатыми. Будет работать на них, как работал бы на себя, и возьмет себе всё, что ему положено. И если ему положили сестру Рахили – он возьмет и сестру.
«Я возьму тебя за брата, – говорит он очнувшейся от своего химического сна подмене, – ты ведь знаешь, что у меня есть брат, ты говорила о нем сейчас, во сне. Я уже один раз выдавал себя за него, а теперь будет второй. Раз ты – не Рахиль, то и я – не я, я – мой дикий и грубый брат-близнец, я буду с тобой за него, потому что у него право первородства, но я добыл это право себе, и вот, оказался им же пойман.
Ему – брату моему – все равно какая женщина, а если и нет, сейчас ему никуда не деться, я сам буду им с тобой, нравится ему это или нет.
– Мне все равно, выключи свет, тебе не понравится горб.
…она беременеет с первой же ночи, ее тошнит и снедает желание мужчины одновременно, и когда видит мужчину, предназначенного Рахиль, то говорит одно и то же: «Где брат твой?». И в ответ её ставят так, чтобы не видеть лица, и делают за брата ту работу, что предпочел бы не делать, но считает справедливым наказанием себе за то, что выдал себя за брата в час смерти отца. Он расплачивается собой, честно и истово, и всё ждет, когда же ему дадут Рахиль, чтобы он зажил с ней самим собой, свою собственную жизнь. И, нет, он не думает том, что в это время происходит с ней. В мыслях он взывает к ней: «Любимая, ведь у нас с тобой вся жизнь впереди». То, что сейчас у любимой жизнь превратилась в пытку, не достигает его сознания. Ведь он ее всё так же любит, надо только подождать, пока он разберется со всем что возникло. Ему не повезло. Очень сильно не повезло, но вдвоем они справятся, правда же любимая?...»
– Вот, смотри, я всё узнала! Вот же он, вот! – Рахиль вскакивает и тычет мне свой телефон. На экранчике фото двоих мужчин. Близнецы, в разной одежде.
– Тащи вниз! – Рахиль пылает нетерпением, от ее щеки горячо, как от утюжка.
Выхватывает телефон и зачитывает мне вслух: «...объявил о прекращении розыска своего пропавшего брата…» Это было вчера. Я нашла как с ним связаться – вот его имейл.
– Как ты думаешь, зачем он искал брата? – спрашиваю я, надеясь не услышать то, что слышу во ответ.
– Чтобы убить его, разумеется. Хотя формально родственников разыскивают потому что … ну, словом, потому что.
– И ты хочешь связаться с его братом, и рассказать ему где твой Мужчина.
– Именно.
– Ты хочешь, чтобы его убили?
– Я хочу чтобы его не стало. Или чтобы меня не стало. Дай мне детей, а не то – я умираю. Я не могу, не могу так! Нужно внести в этот чудовищный расклад что-то еще, как ты не понимаешь! – Рахиль выглядит предельно взбудораженной, – если в одной стороне уравнения есть моя сестра, то пусть в другой будет его брат! Тогда можно надеяться на какое-то решение. Всё, я пишу ему.
…Ответ на ее письмо с вопросом «Хочешь знать где твой брат» приходит чуть ли не сразу.
«Неужели рядом с тобой в районе железнодорожного вокзала?»
– Быстро он определяет ip по входящему письму, – качаю головой, предчувствуя скорый экшен.
«Нет, его здесь нет, здесь только я – его жена» – печатает Рахиль на маленькой складной клавиатуре.
-------------------«Где же он сам?»--------------------
------------«Где-то трахает мою сестру»-----------
Минут пять не было ответа. Потом пришло:
«Я буду у тебя через два часа. Никуда не уходи.
***************
Она вдруг успокоилась, и словно подобралась как кошка перед прыжком, как оратор перед речью…
До приезда брата-близнеца оставался час.
Я не знал как он поведет себя. На фотографии они выглядели абсолютно одинаковыми, только один в костюме, а другой в бейсболке, пуловере и джинсах.
***************
...Неужели ты и правда не распознал что перед тобой не Рахиль, Иаков? Как ты мог перепутать? как ты мог принять сестру за нее? Так принимают копию за оригинал? А у вас с братом – кто копия, и кто – оригинал…
Почему ты вместо любви занялся наращиванием богатства? Ведь можно было просто отстоять свою любовь, взять только ее или ничего. Или умереть. Но нет, нет. Ты знал чего хотел. И хотел ты не Рахиль, ее ты просто полюбил, просто полюбил, так вышло. Но не ломать же всю жизнь ради любви.
Сестра для статуса – «так надо». Рахиль – любимая. Так у вас, у мужчин, наверное…
А у женщин…
…женщина помнит клетками своего существа, что когда-то заключалась внутри мужчины, была его ребром – частью его каркаса.
А он – он не помнит, он крепко спал наведенным сном. Ну вынули часть кости, и что, столько всего осталось, конструкция не нарушена.
Да, утрату малой части имущества не ощущаешь так потрясенно, как женщина ощущает потерю мира, где она прежде была заключена. В этом всё дело. Женщина ищет своего мужчину, как укрытие, она помнит свою малость, и чем была до того как... Она порой находит не тех мужчин, и живет не в своих домах, потому что мужчины дали ей ошибиться, потому что её поиск – за пределами их возможностей восприятия, не ловят они тех волн…И потому женщина часто как инородное тело под кожей мужчины, как обросшая мясом давняя пуля, а не как обретенное вновь родное ребро…
И если в них есть ожидания в отношении мужчины, то откуда они в них? откуда бы им взяться, если они не вложены в них архетипично, внутренне неотменимо, если они чтят мужчин как богов и защитников, надеятся на их силу и покровительство, на великодушие, понимание, на то что мужчины имеют в себе целью сделать женщину счастливой... откуда это всё, если веками мужчины несли угрозу, насилие? Откуда, если не из клеточной памяти «ребра»…
Бедная, смешная Рахиль со своими высокими ожиданиями от труса-нелегала…Нет среди них таких мужчин. А если и есть, то их участь – быть забитыми камнями на площади. Им некуда бежать в этом мире, нужно лежать где лежишь, и с тем, кого подложили. Ты ошиблась мужчиной, Рахиль, это бывает. Это бывает чаще, чем…
***************
Когда приехал брат-близнец, Рахиль уже сияла рыжими кудрями.
***************
следи за мной милый, не своди глаз, иначе ты будешь любить всего лишь то место, где только что была я, но вот меня уже там нет –
меня стремит прочь ветром света, не отводи глаз –
или стань со мной одно – это не под силу женщине, это под силу мужчине – оставить, прилепиться, будут двое – одна плоть
не объединяйся ни с кем
***************
Когда приехал брат-близнец, сенсорные двери на входе заклинило, и он не мог войти, он стоял и глазел на Рахиль.
***************
груши конферанс пахнут твоей спермой
мы с тобой – сошедшиеся окраины, милый
проституирование внутренним светом кончилось
***************
Когда приехал брат-близнец, и сенсорные двери на входе заклинило, а Рахиль смотрела на него, сияя кудрями, глазами и синими минералами на белой шее…
***************
я был тебе плохим
я всегда укрывался, всегда.
в ожидании единственного мужчины уводил – гасил – сворачивал свои волны и поля из общей энергийной картины, чтобы не трогали меня зря, только метки и знаки оставлял для того, кто мне назначен, кто мой. Я жил внутри себя, и никогда снаружи, я не возделывал собой внешний мир, не было мне в нем части, а ему во мне. Лишь один человек мне нужен был из внешнего мира, и каждому, в ком ожидал его, я приветливо улыбался, и каждому давал шанс проявиться, а когда убеждался, что не моё, то снова укрывался.
и лишь тебя, многажды убедившись что ты – не мое, я пытаюсь возделать во фракции "моё", лишь тебя, потому что ты умолял признать тебя, достучаться, расколдовать тебя, лишь тебя
**************
Когда приехал брат-близнец, и узнал Рахиль, он не стал ждать, когда починят двери, он прошел сквозь стекло, и оно от неожиданности рассыпалось неровными осколками.
*************
…а я все ждал, что ты дойдешь до точки, где случится понимание: ничего не хочу без него, гори оно всё – раз его нет, то и всего остального пусть не будет, и уйдешь от своей старой жизни. Куда-то далеко прочь, и будешь жить один и писать свой свиток, а потом встретишь меня снова у колодца, или у торговцев, и побледнеешь. И спросишь "как живешь". И скажешь "а я живу один, и окна у меня на серую скалу, синюю в ночи, хочешь посмотреть?"
и я буду у тебя каждую ночь смотреть в это окно. А потом ...потом...
*************
Счет за разбитое стекло выставили Рахиль, брат-близнец расплатился. Она вытащила из-под стола свой саквояжик – старый кожаный, похожий на докторский.
Ее самой больше не существовало – она вошла в своего Мужчину, как в дом, и затерялась в комнатах. Там уже звали ее нерожденные дети, и очаг просил огня, и ложе расстилалось белым, и…
Мужчина, принадлежавший ей, открыл ее саквояжик, перевернул и тряхнул. На пол высыпались маленькие фигурки богов.
– Девочка хотела одолеть демона мести и сбежала, но зачем было прихватывать с собой богов отца, умеющих вызвать этого демона где угодно? – спросил меня Мужчина, и ответ ему был не нужен.
– Они сами всё уберут, – пробормотал я. Но этого уже никто не услышал.
Рахиль уже живет в своей новой истории.
Плачет ли она в ней? Я не слышу.
-
-
19.10.2010 в 14:28Ты упорядочиваешься.
Ты упорядочиваешь то, что у тебя есть.
Спасибо.
-
-
19.10.2010 в 14:40Она нашла своё место)
-
-
20.12.2010 в 15:20да, в некоторой мере Рахиль - настоящая.